Новороссийка Валентина ЮРКЕВИЧ историю своей когда-то большой, но обескровленной семьи узнала в девять лет – ее с сестрой не приняли в пионеры, и мама, покрепче обняв расплакавшихся от обиды девчушек, открыла им страшную правду.

Род Синичкиных разделил общую судьбу тех посчитанных официальной статистикой 21,5 млн. человек, по чьим жизням проехалось «красное колесо» репрессий.

Их – одиннадцать человек: родителей, деда с бабкой, семь душ детей – в одночасье выгнали из собственного дома. Бабушка первой вышла за порог, да так и рухнула замертво. Мама с малюткой на руках потянулась к ветке – сорвать яблочко ребенку, и тут же руку обожгло ударом хлыста с вплетенной проволокой.

– Мама до самой смерти носила этот «браслет» – рваный шрам на запястье, – вспоминает Валентина Юркевич. – А первый урожай антоновки и семье не довелось снять, и преследователи не попользовались: порубили деревца.

Первым в дороге умер дед, просто осел на дорогу и выдохнул: «Я уже, дети, пришел». Похоронить его не дали. Так и остался на обочине, припорошило снегом.

На этапе от Казани, где жила семья Синичкиных, до Челябинской области много трупов оставлено на обочинах дорог.

А есть ли в России место, не «удобренное» костями политзаключенных? Вся промышленность за Уралом, целые города вырастали из этих костей…

До Магнитогорска из всей семьи добрались трое: мама, папа и последний сын. Пятерых сыновей и девочку убили голод, холод, непосильная – не по малолетству – работа.

Сама Валя родилась в ссылке, недалеко от Магнитогорска, прямо в лесу. Маме бы отлежаться, а надзиратели гонят на работу. Им кричат: «Да люди вы или нет?»

Отец работал лесорубом, сплавщиком, каменщиком… Мама – на лесопилке. Взрослым мужчинам полагалась пайка – 400 граммов хлеба в сутки, женщинам – по 200 граммов. Дети в расчет не брались – их труд был поистине рабским.

Валентина Васильевна помнит, как ребенком работала у углевыжигательных печей. Кому исполнилось больше четырех лет, должны были собирать березовую кору в огромные плетеные короба, а чтоб дитя доставало до края, подле коробов ставили ступеньки. Однажды маленькая Валя опрокинулась в этот короб. Летом на делянках корчевали пни, в ямы высаживали новый лес, а детям надлежало поливать саженцы. Домой добирались на четвереньках – сил идти уже не оставалось, поэтому коленки вечно были в коросте.

Когда, уже после войны и после смерти «отца народов», мама окончательно слегла, ей назначили пенсию по инвалидности. Но женщина ничего не захотела взять у власти, лишившей ее всего. Не простила она Советам ни шестерых уморенных детей, ни разоренного дома, ни яблочка, которого ей не дали сорвать для плачущего малыша.

Встав на ноги, Валентина переехала в Новороссийск и тридцать лет проработала здесь на судоремонтном заводе.

Годы пришлось Валентине Юркевич биться, чтобы, наконец, получить документы о полной реабилитации. Помогла она в этом и нескольким сотням новороссийцев.

– Очередь в нашем обществе «Мемориал» была по 5-6, а то и 10 человек каждый день. Много обращалось чехов, татар, греков, корейцев – репрессировали-то целыми народами, и русских было много, и белорусов, и украинцев, армяне попадались, – вспоминает 90-е годы Валентина Васильевна. – Я проверяю документы, а люди свою судьбу выкладывают, и редко кто не плакал. А эти слезы мне прямо в душу капали, сердце выжигали.

В 1999 году Юркевич попала в больницу – на пике инсульта и инфаркта.

Врачи недоумевали – сколько ж платят за такую работу?

– Да нисколько, – отвечала Юркевич. – Это я своим братьям по несчастью помогаю.

– Не то что пережить все это, даже документы читать страшно, – говорит Валентина Васильевна. – У нас в обществе юрист был, грек, Юрий Константинович. Воевал, вырвался из окружения, Победу в Берлине встретил. Вернулся на родину – родня, соседи собрались, знакомые – он все без утайки и выложил. А наутро уже НКВД в дом постучал. Он был под расстрелом, только рана оказалась не смертельной. Очнулся ночью в яме под трупами, выбрался, дополз в поле до копны сена. Спрятался – а тут собачий лай. Ну, думает, вертухаи нашли. А это детвора с собакой. Побежали домой, позвали взрослых. Спрятали. Как только немного поправился – ушел, страшно было за приютившую семью – могли жизнью поплатиться.

В книжечке, выпущенной десять лет назад новороссийской городской общественной организацией «Мемориал», содержатся такие данные: более 1600 новороссийцев – члены этого общества, все они получили свидетельства о реабилитации. Среди них 100 человек – бывшие политзаключенные, 1500 – дети, родившиеся в лагерях или ссылке. Большинство из них потеряли в молохе репрессий родных и близких, чьи могилы остались безымянными.

Сегодня несколько десятков человек, доживших до этого дня, собираются прийти на Октябрьскую площадь к памятнику жертвам политических репрессий, за открытие которого тоже боролись – 14 лет.

Марина РЫБКИНА.