Новыми лауреатами премии журнала «Одиссей» стали Любовь СИРОТА за цикл стихов «К морю», Александр ПЛОНСКИЙ за рассказ «Дым Отечества» и Владимир ТИХАНОВСКИЙ за серию картин «Образы моря». Все лауреаты отмечены наградами журнала впервые, хотя в творчестве они давно уже не новички.

Литературно-исторический морской журнал «Одиссей» краевой организации Российского союза профессиональных литераторов начал издаваться в 2002 году и продолжает традиции южнорусской литературной школы, приобщая читателей к истории флота, своего города и Отечества.

У нынешних лауреатов огромный творческий багаж: у Любови Сироты – несколько сборников стихов, у Александра Плонского – внушительное количество научных монографий, научно-популярных, публицистических книг и фантастических произведений, у Владимира Тихановского – множество картин на морские темы.

Редактор и издатель журнала «Одиссей» Виктор ПАХОМОВ рассказал и о ближайших планах. Среди них выпуск альбома «Знаменитые корабли Черного моря» с иллюстрациями Тихановского, дополненное издание книги «Литература Новороссийска».

В рамках церемонии награждения прошла презентация книги Александра Еременко «Николай Раевский-младший», посвященной одному из основателей Новороссийска. Одним из достоинств этого издания доктор исторических наук Краснодарского государственного университета культуры и искусств Майя Серова назвала включение в текст большого количества строк Александра Пушкина и современных поэтов нашей страны и Новороссийска.

Евгений ЛАПИН.

Любовь СИРОТА

Виноградник – особенный.

Он ни на что не похож –

Ни на лес, ни на сад.

От земли поднимаются лозы,

Мускулисто-корявы,

и листьев прозрачная дрожь

Не касается их,

не меняет их вычурной позы.

Почему-то понятно,

как древних затея влекла –

Изваять виноград

– так изрезаны и прихотливы

Эти листья,

так кисть эта выпукла и тяжела,

Так затейливы стебли:

изломы, изгибы, извивы.

… Мы садились на корточки,

мы продвигались ползком

И кустарным ножом

– мы его называли «мачете» –

Золотистую гроздь,

притаившуюся за листком,

Быстрым взмахом руки

отсекали от жилистой плети.

Тяжелели утробы

неловких плетеных корзин,

От опоры к опоре

тянулись железные струны –

И под тихий их звон,

под шуршанье листов и лозин

Мы горланили песни,

чумазы, беспечны и юны.

Ветер дул от Тамани,

и ласку сентябрьских дней,

Долетая сюда,

оттеняла морская прохлада,

И была наша молодость

слаще, сочней и хмельней

От вплетенной в нее

благодатной лозы винограда.

Любовь СИРОТА

Пойдем же,

пойдем же на берег морской,

Срифмуем его с отлетевшей тоской,

Срифмуем дорогу по зною

С возлюбленной тенью резною.

По роще, где сумрак звенит и поет,

Где листья крылаты,

а ветки вразлет,

Пройдем – и срифмуем овражек

С тем корнем, что жилист и тяжек.

И, выйдя из мрака, вослед за лучом

Шоссе разогретое пересечем,

Пройдем травяным косогорьем

Меж пыльной дорогой и морем.

Опишем, как воздух от запахов густ,

Как радостен полный чириканьем куст,

И жаворонки-одиночки

Едва умещаются в строчке.

По краю болотца спешит куличок

И трогает клювом травинок пучок;

Кузнечик, задетый стопою,

Взлетает, сверкнув, над тропою.

И вот оно, вот оно, море – гляди!

И зренью просторно, и тесно в груди,

И так бестолково неловки

Все наши попытки рифмовки.

И сколь ты к нему не прилаживай стих –

Нет дела ему до усилий твоих,

До этих цветисто-узорных

Ненужных потуг стихотворных.

Александр ПЛОНСКИЙ

Дым отечества

(отрывок)

В эпоху звездных полетов и вакуумных реакторов камины сделались архаизмом. Давным-давно их вытеснили батареи парового отопления, в свою очередь, уступившие кондиционерам и солнечным рециркуляторам. Но в семье Свена камин оставался своего рода притягательным центром, забытым другими очагом.

Домашняя жизнь современников тяготела к стереовизору с его неиссякаемым ассортиментом информационных, познавательных и развлекательных программ. Камин нельзя было переключить с программы на программу. Как генератор случайных чисел, он извергал бессмысленную, на поверхностный взгляд, мешанину информации.

Но какая изысканная пища для ума заключается в хаотичном буйстве огня! Наблюдая его, пытливый человек способен разглядеть собственное «я», дать истинную цену своим поступкам. Камин высвечивает мрак душевный, рождает мысли глубокие, необыденные…

Когда они вечерами собирались вокруг камина – мать с вязаньем, отец с видеогазетой, сам Свен с какой-нибудь книгой (ему не нравились микрокопии), словом, каждый со своим, то это различие интересов не разъединяло их, потому что главным было не вязанье, и не газета, и не книга. Главным был камин. Пылающий в нем огонь, гипнотические языки которого заставляли отложить в сторону вязанье, газету, книгу и почувствовать себя семьей – зернышком человечества, произрастающим с тех непредставимых времен, когда люди вот так же, притихнув, созерцали пламя пещерного костра.

И хотя никто не произносил вслух этих слов, – они были бы несозвучны эпохе, да и в прежние годы показались бы напыщенными, камин не просто олицетворял для них семейный очаг, его дым был дымом Отечества.

Свена считали странным парнем. Других тянуло в лунарии, на ритмодиспуты, словоборства. Свен коротал вечера у камина.

– Чудак какой-то!

– Маменькин сынок!

Так отзывались о нем сокурсники. Впрочем, когда Нина едва не сорвалась в пропасть и Свен спас ее, отношение к нему изменилось. Решили, что он просто не от мира сего. А Нина… Год спустя Свен женился на ней, но, вопреки обычаям, не перебрался в молодежный комплекс, а привел жену в родительский дом.

– Мне страшно здесь, – призналась Нина в первую же ночь. – Дышится тяжело. Этот камин… От него болит голова! Неужели вы не чувствуете дыма?

– Мы привыкли. И ты привыкнешь. Камин… Он же живой, он член нашей семьи!

– Глупо! – рассердилась Нина. – Неужели какая-то старая печка для тебя дороже, чем я?

– Нина, родная, не надо так! Постарайся понять и…

Они по-прежнему собирались вечерами у камина. Но камин стал другим. Все так же плясали языки огня, трепетали, хаотически переплетаясь, блики и тени, пощелкивали и подпрыгивали угольки… Только мать торопливо перебирала спицами, отец сидел, уткнувшись в матрицу видеогазеты, Свен терзал книгу. И лишь Нина неотрывно смотрела на огонь. Но таким взглядом смотрят на заклятого врага. Стройная. С копной тяжелых русых волос и крупными, редкого янтарного цвета глазами, она казалась в эти минуты языческой жрицей, приносящей себя в жертву ненавистному богу…

– Уезжай, сынок, – улучив момент, шепнула мать. – Так будет лучше, поверь мне. Нина хорошая, другой жены мы с отцом тебе не пожелаем. Только не приживется она здесь, уезжай, пока еще не поздно!

– Нет! – отрезал Свен.

И однажды Нина сказала:

– Я люблю тебя. Но мы никогда не будем счастливы. Прощай.

Через несколько лет Свен остался один. Однако ужинал дома и не ленился расстилать скатерть. Ставил два столовых прибора, раскладывал все, как приучен был с детства. И ждал. А когда уставал ждать, наспех проглатывал остывший ужин, доставал из буфета дедовскую трубку и садился у камина.

Он ни разу не попытался увидеться с Ниной.

Когда Свену предложили трудное и опасное дело, он согласился. Если не с радостью, то с облегчением, для него это было единственным достойным выходом.

С тех пор Свен лишь раз в год посещает родной дом. Чаще не может себе позволить. А все остальное время живет предвкушением и надеждой, хотя короткие – на единственный день – возвращения всего лишь ритуал, в котором все расписано заранее и повторяется с горьким и торжественным постоянством…